— Невинные, будьте спокойны, ибо Судья подтвердит вашу невинность! Виновные, трепещите, ибо Судья прозрит ваши души до глубины замыслов и покарает нещадно! Да свершится правосудие! — провозгласил тюремщик со значением. Постоял немного, любуясь запрокинутыми лицами, а потом залязгал затворами, заскрипел лебёдкой — и захлопнул над Судной камерой железную крышку. Будто суповую кастрюлю накрыл.
— Светлое Небо, спаси, защити, — застонал в темноте воришка. — Ой, больше не буду, ни пальчиком, ни грошика не возьму, только помилуй, ой...
Прочие молчали.
Молчал одноглазый разбойник, пойманный в лесу много месяцев назад и дожидавшийся Судной ночи чуть не полгода. Молчал старик, такой благообразный с виду, что хоть сахаром посыпай, а обвинённый, между прочим, в изнасиловании и убийстве девчонки-работницы. И единственная в камере женщина молчала тоже, оказавшаяся средних лет шлюхой.
Старикашка упрямо поджал бесцветные губки.
— Я, господа, говорил со стражей... Самый грубый мужлан разговорится, если подобрать к нему подход... И господа тюремщики признались, что за всё время... лет двадцать... ни разу не было случая, чтобы... в этой камере что-нибудь такое случилось. Все, кто вошёл в неё с вечера, утром выходят живы-здоровёхоньки и идут на четыре стороны... То есть было однажды, лет пять назад, когда кого-то удар хватил со страху, — так, господа, удар где угодно может хватить, особенно если пугливый...(c)